– Не зайдешь на минутку? – пригласила Патриция, когда Роган довел ее до двери дома. – Еще совсем не поздно.

Роган подумал о своем пустом доме, о том, что еще бездна времени отделяет его от начала следующего делового дня, и согласился.

– Только если обещаешь налить мне бренди.

– Сядем на террасе, – радостно предложила Патриция, когда они вошли.

Огромный дом, блиставший чистотой и порядком, повернул мысли Рогана к тому скромному коттеджу, где царил полный хаос и где стояла узкая неприбранная кровать. Все, все вокруг – по принципу «от противного» – напоминало ему о Мегги.

– Приятный вечер, – сказала Патриция, возвращая его к действительности.

– Что? А, да.., очень. Он налил себе бренди, но пить не стал. Половинка луны висела высоко. Тучи то заслоняли ее, то позволяли беспрепятственно лить свой бледный свет, когда их прогонял посвежевший ветер. Но воздух был теплым, стояла спокойная тишина, изредка прерываемая гулом транспорта, от которого, казалось, они отделены навсегда высокой живой изгородью.

– Расскажи побольше о твоей будущей школе, – попросил Роган. – Какую строительную контору ты выбрала?

– Мне помог твой Джозеф, – ответила она и назвала фирму, которую Роган одобрил, сказав, что они сами прибегают к ее услугам.

– Джозеф вообще очень любезен, – продолжала она. – Уделял мне много времени и очень помог советами. В нем что-то есть, как ты считаешь? Что-то очень.., как бы это сказать?., мужское, и в то же время он мягкий и добросердечный. Так мне кажется.

Патриция подсела ближе к Рогану, не очень ловко ведя игру, в которую сама себя вовлекла.

– Но мне все время не хватало тебя, – вкрадчиво сказала Патриция.

– У меня дел по горло. – Он убрал прядь ее волос, повисшую над глазом, за ухо – старинный дружеский жест, давно превратившийся в привычку. – Но я вскоре освобожусь, и мы сходим в театр, ладно?

– Конечно. – Она поймала и придержала его руку, прежде чем Роган опустил ее. – Но мне приятно с тобой не только в театральном зале, но и здесь, где мы одни.

Предупреждающий сигнал прозвучал у него в мозгу, однако он отверг его как нелепый и улыбнулся ей.

– Обещаю в ближайшие дни посмотреть, что за дом ты приобрела. Мое равнодушие в этом отношении непростительно. Я непременно исправлюсь.

– Да, я ценю твое мнение. И ценю тебя.

Ну же! – сказала она себе. Действуй! Еще минута, и ты передумаешь.

Она наклонилась и крепко прижала свои губы к его губам, закрыв глаза, чтобы не видеть смятения на его лице. Если оно там появится.

Это не был их обычный дружеский, вполне невинный поцелуй. Она погрузила пальцы в его волосы и прижалась всем телом как можно крепче, стараясь вложить всю свою страсть и пробудить в нем ответное чувство.

Но Роган не обнял ее. В поцелуе она не почувствовала жара. Он был неподвижен, как статуя. Ни одна искра не вспыхнула между ними.

Она отпрянула, увидев в его глазах крайнее изумление и, что еще хуже, жалость. Да, сожаление, что это произошло. Она отбежала в дальний угол террасы. Он поднял бокал бренди, снова поставил на стол.

– Патриция, – наконец произнес он.

– Не надо! – Она стояла отвернувшись, с плотно закрытыми глазами. – Не говори ничего!

– Но я должен… Должен сказать. – Он приблизился к ней, нерешительно поднял руку, чтобы обнять, мягко обхватил за плечи. Это не было объятием, просто дружеским прикосновением. Что же говорить? – беспомощно думал он. Какие тут могут быть слова? – Ты мне очень дорога, – проговорил он наконец, ненавидя себя за это никчемное признание.

– Перестань! – Она стиснула руки так, что стало больно пальцам. – Я и без того достаточно унижена.

– Глупости. Я просто никогда не думал, что ты… – Он замолчал, кляня себя за беспомощность и кляня Мегги за то, что она была права, когда говорила ему про чувства Патриции. Вот оно, женское чутье. – Пэтти, – сказал он ласково, – я очень сожалею.

– Не сомневаюсь. – Голос у нее уже окреп, к его удивлению и радости. – Я тоже сожалею, что поставила тебя в такое дурацкое положение.

– Это все моя вина. Я должен был понять.

– Почему должен? – Легким движением она освободила плечи от его руки, отступила немного и повернулась к нему. При свете луны лицо ее казалось прозрачным, как стекло, глаза – пустыми. – Ты ничего не должен, Роган. Ведь я.., я всегда была у тебя под рукой. Всегда, когда ты бывал свободен для меня. Никаких намеков, претензий, ничего. Всегда веселая, ровная, с кем приятно провести часок-другой. Разве не так? Молодая вдова, которая придумывает себе какие-то занятия от нечего делать и довольствуется благожелательной улыбкой и поглаживанием по голове.

– Ты не права. Совсем не так. Ты жена моего друга. И мой друг.

– Может быть. Тогда извини. – Ее голос зазвучал громче, в нем появились резкие нотки, испугавшие их обоих. – Не знаю, что ты чувствуешь сейчас. Не знаю, что чувствую я. Знаю только, что хочу, чтобы ты ушел, пока мы не наговорили друг другу такого, о чем будем жалеть еще больше, нежели теперь.

– Я не могу уйти и оставить тебя в таком состоянии, Патриция. Войдем в дом и поговорим.

Ни за что! – сказала она себе. Там она разрыдается по-настоящему и только усугубит свое унижение. А главное – все без толку.

– Уходи, Роган! – почти крикнула она. – Я хочу, чтобы ты ушел. Нам ничего не остается сказать друг другу, кроме как «спокойной ночи». Как выйти, ты знаешь.

Пробежав мимо Рогана, Патриция скрылась в доме.

Черт побери всех женщин на свете! Примерно так продолжал думать Роган, когда утром следующего дня, после не очень приятной ночи, ехал к себе в галерею. Черт их побери с их удивительной способностью делать так, чтобы мужчина всегда ощущал себя виноватым, чтобы его мучили угрызения совести и еще невесть какие чувства, доставляющие нравственные муки.

А в результате он потерял друга, преданного друга, кто был ему так дорог, так привычен. Потерял, потому что был слепым и не мог за такое длительное время разглядеть то, что Мегги поняла за одну минуту.

Проходя коридорами к себе в кабинет, он злился уже не на всех представительниц слабого пола, а лишь на одного себя. Почему он не может наладить нормальные отношения всего с двумя женщинами из полутора миллиардов, если не больше, живущих на земле? Всего с двумя, которые ему достаточно дороги и близки?

За что он с дурацкой небрежностью разбил сердце Патриции? Почему позволил Мегги сделать чуть ли не то же самое с его собственным сердцем?

Неужели нельзя, чтобы эта штука, называемая любовью, протекала спокойно и безмятежно, не нанося урона своим, так сказать, клиентам?

Нет, он не дойдет сейчас до такого идиотизма, чтобы бросить свои чувства к ногам Мегги и дать ей возможность растоптать их! Этого она не дождется! Он не хочет повторения того, что сделал только что сам. Увольте!